Сегодня – день рождения большого советского и русского журналиста, главного и лучшего отечественного фельетониста Эдуарда Григорьевича Графова.
В курсантской молодости моими кумирами в избранной профессии были: Анатолий Аграновский, Василий Песков, Ярослав Голованов, Эдуард Графов. Впоследствии со всеми ими мне посчастливилось встречаться, об всех в своё время я писал. Но только Эдуард Григорьевич стал моим старшим другом и товарищем по жизни. Знавал я хорошо и его незабвенную жену, тоже большого журналиста и общественного деятеля, Лидию Ивановну. Вот примечательное доказательство из моего дневника:
«16.10.90, вторник. Звонил опечаленный дружбан капитан 1 ранга Новиков. В «Литературной газете» на целый подвал его выступление в газете «Пульс Тушина» разгромил Эдуард Графов. Фельетон называется «Коричневый юмор?». «Валера,- говорю пригорюнившемуся капразу,- это ж тебе надо было под счастливой звездой родиться, чтобы сам Графов удостоил вниманием твою писанину! Да я бы на твоём месте, как тот попавший под телегу чеховский герой, взял бы «Литературку» под мышку и пошёл по соседям хвастаться такой чрезвычайной удачей». И парень на том конце провода расцвёл. Даже физически я почувствовал, как распрямилась его впалая грудь.
Не удержался я и набрал домашний Графова. Трубку взяла его супруга Лидия Ивановна. «А ваш гениальный муж дома?» - «Если гениальный,- отозвался Эдик по параллельному телефону,- то дома». Зачитал я ему эту выдержку из своего дневника. А на моём экране дата: 22.04.2014. «Это же,- кричит он,- было в прошлом столетии!» - «Да нет, брат, берите глубже: в прошлом тысячелетии. Эдуард Григорьевич, а вы по-прежнему пишете на машинке?» - «Нет, сначала – от руки, а уж потом на машинке. Сейчас пишу романчик «Я впадаю в детство». Мне нравится» - «Добра вам и здоровья!» - «Я вас люблю, Мишенька!» Настроение и у меня, как друга капраза, приподнялось.
Мы с Графовым работали в двух изданиях что называется плечом к плечу. А впервые познакомились, Господи, дай мне памяти... в 1995 году. И с тех далёких пор я веду записи сказанного и написанного Графовым. Нисколько не сомневаюсь в том, что вы, дорогие мои читатели, поймете: сии мысли не просто рассуждения умного, а ещё и парадоксально мыслящего человека - дар, которому невозможно научиться, а можно получить его только от матушки-природы.
«Я как раз понимаю людей, которые верят в загробную жизнь. Пожить-то хочется. / ГУЛАГ - это не местность, это - психология. / Большую пищу для размышления мне, например, всегда давала продовольственная программа нашей партии. / Товарищ Сталин никогда не ябедничал. А кому? / Но я, будучи человеком изысканно воспитанным, старюсь не присутствовать при половых актах других людей. У меня сложилось впечатление, что мужчине и женщине в такие мгновения хочется побыть одним. / Ну, креста на вас нет! Или ума? Что, впрочем, тоже обескураживает. / Дети - наше прошлое. Несовершенное. Они должны свершить все, чего в прошлом не сделали мы. / Перехожу на глубокий эзоп. / Есть все-таки в моих депутатах нечто масштабное. / Не при нас будет сказано, в Бразилии депутаты не всегда бережны друг другу. / Все-таки в семье не без красавца. / Что касается демократии, то лично я - за царя. За царя в голове. / Вот я на всякий случай тихонько и говорю, "Ура!". / Дураки живут не обязательно исключительно только в другом месте. Слабо развитые люди попадаются в любых, даже сильно развитых государствах. Так что ни о каком приоритете здесь и речи быть не может. Повальный паритет. / Позвольте разгласить тайну. / Вам не нравится, что всю эту историю я изложил в рамках фельетона? А в каких еще? / Если ЦРУ и дальше будет ко мне приставать, я пожалуюсь на него в ФБР. / Книжонка "Исповедь любовницы Сталина" написана от первого лица. На обложке фамилия автора - Леонард Гендлин. Я удивился - ну не мог же быть любовницей Сталина еврей. / Мне некогда. Мне пора жить. / Когда мне кто-то объясняет, что я дурак, я не верю. И в эти мгновения искренний до слез. Я такому человеку сразу честно говорю: "Сам дурак!" Кстати, от дураков всегда пахнет килькой. / Не знаю, как вы, а я очень насмешлив. Ну, просто ироничен. Я так исторически сложился. / Мы неправедно ломимся в праведность. / Слушайте, а множественное число от слова "колье" - колья? Это которые рядом с топорами? Доиграемся! / Продать можно только то, что могут купить. / Ничего человек так дорого не обходится, как собственная глупость. / Очень полезно заранее застрелиться. / Презумец невиновности. / А мне за ностальгией никуда ездить не надо. Я люблю Родину прямо по месту жительства. / Вместо того, чтобы беречь Байкал, они за него борются. И в этой борьбе никто не гибнет, кроме Байкала. / Интересная у нас история: рвемся вперед, а гордимся назад. / Каши маслом не испортишь? Неправда, это одна из самых нелепых пословиц. Навалите в кашу масла. Сразу поймете. / Вы никогда не видели, как танковый корпус Гудериана идет в атаку? Так вот - это мелкая войсковая часть по сравнению с рассвирепевшей женой творца. Жуткое дело! Чувствуешь себя козочкой, на которую пикирует заслуженный бомбардировщик республики. / Мне ли вам говорить, Миша, что ничего не распространяется с такой скоростью, как редакционные секреты. / Раритетное слово "спасибо". / Я поражаюсь несметному количеству людей, которые точно знают, как надо писать, но сами при этом почему-то не пишут. / Даже не пытайтесь мне расхваливать эту музыку. Запомните, Мишенька, что у меня - пожизненная неприязнь к нотным знакам. / Знаете, с Марком Захаровым строить из себя умного... и за дурака сойти недолго. Это я понял еще со школьной скамьи. (Графов и главреж Ленкома учились в школе вместе - М.З.) / Если без ложной скромности, дорогой мой Мишенька, то в этой жизни я понял все. Или почти все, что разнится незначительно. / Наши мозги и невесты бегут на Запад. Вот в чем настоящая беда, дорогой мой Мишенька, а не в том, что у меня нет конкурентов на фельетонном фронте. / Мудрая моя мама меня всегда учила: не жадничай, клади в рот мелкими кусочками. Мама у меня – еврейка. И следы древней цивилизации оставили некоторые оттенки на моем лице русской национальности. Гибрид я, Мишенька, и с этим фактом ничего не поделаешь. / Вот вы тридцать с лишним лет прослужили в армии, а не знаете, что солдаты стали регулярно бегать из казарм с тех пор, как этот процесс начали показывать по телевидению. / Мне лично никакие рэкетиры не помеха. У меня с ними есть даже нечто общее. Мне тоже нужны деньги. / Я родился на старинной московской улице, в бывшем купеческом особнячке с туалетом во дворе и газом в Саратове. / И вообще вы, молодые, не спешите насчет Алексея Максимовича Пешкова. Просто вы еще в школе напоролись на две его безвкусные песенки о птицах. А ведь это был настрадавшийся с детских лет человек огромного дарования и интеллекта! / От войны у меня в памяти: все дети во время бомбежки хотят пить. / Надменнее инспекторов ГАИ бывают только гинекологи. / Иду я как-то себе по Лондону. Я, знаете ли, люблю иной раз пройтись по Лондону. / Вы мне про интеллигентов не рассказывайте. Сам, еб…нить интеллигент во втором поколении! / Должен вам авторитетно заметить, что в современной нашей политике правые, которые левые, мало чем выгодно отличаются от левых, которые правые. / Если бы моя жена (супруга Графова была председателем исполкома «Форума переселенческих организаций, членом правительственной комиссии по миграционной политике, её выдвигали на Нобелевскую премию) не была против, я бы обязательно женился на Наташе Ростовой. / Опять же сетование в адрес собственной жены: «Лида, если бы не твои диеты и врачи, мы бы уже давно были в раю!» / Нудизм - это очень нудно. Да и нескромно как-то. / Мы язык умудрились разрушить еще больше, чем экономику. / Иногда меня бывает многовато. / Не с моим московским счастьем завозить в Одессу свое остроумие. / В России воруют все! И я в том числе. / Курить я, конечно, не брошу, но пить буду обязательно. / Современным мужчинам одной бутылки – мало, одной бабы – много. / Мужчины и женщины никогда не поймут друг друга: мужчина хочет женщину, а женщина, наоборот, мужчину. У них совершенно разные интересы».
Даже я не извиняюсь, любезный читатель, за столь длинное и обильное цитирование любимого Грфова. Потому как вы же прекрасно понимаете, что здесь приведена лишь самая крохотная толика из моей толстой записной книжки. Изо всего, что за ним записано, я бы мог элементарно маленькую брошюру издать. Сказано же, коллекционирую Графова с курсантской скамьи. Если быть ещё точнее – с 1968 года. И не просто выписывал там фразы из его сочинений, но и вырезал особенно запомнившиеся его материалы, опубликованные в "Известиях", "Советской культуре", "Веке", "Вечерней Москве", "Частной жизни". Он сам всегда искренне удивляется тем, что я с молодости твердо числю его по департаменту классиков жанра. "Одно из двух, - заметил, выслушав мой восторженный рассказ на эту тему, - кто-то из нас с вами очень умный".
А его анекдоты, а байки его, а просто рассказы о том, что случалось с ним в жизни. Ведь у Эдуарда Григорьевича регулярно "стрелял" сигареты "Дукат" не кто иной, как Леонид Ильич Брежнев, тайно покуривавший от жены и врачей. А в другой раз Эдик пришел на прием в Совет Министров СССР после глубочайшего похмелья, не успев даже побриться. Тогдашний премьер Алексей Николаевич Косыгин, хоть и слыл известным либералом-вольнодумцем, все же слегка подрастерялся при таком виде "парламентского корреспондента "Известий". Да еще без галстука! Ну, для члена Политбюро это было все равно, как если бы он сам пришел на пляж без плавок. Графов по этому поводу мне признавался:
- Уму непостижимо, почему Толкунов (многолетний редактор "Известий" - М.З.) вдруг решил аккредитовать меня в Кремле, представительствовать там от газеты. Это, конечно, было таинственнейшей загадкой его идеологической природы. Лев Николаевич был прекрасно осведомлен о некоторых моих, скажем так, расхождениях с "умом, совестью и честью эпохи". Возможно, решил столь ярким способом перевоспитать меня в апологета. Признаюсь, это был явно неудачный педагогический приемом. Лев Николаевич быстро понял, что его воспитательная акция провалилась, и извлек для себя из меня хотя бы забаву - обожал выслушивать в узком кругу нас двоих мои "кремлевские впечатления". А уж там я действительно насмотрелся-наслушался.
Как-то сижу на Президиуме Верховного Совета СССР, занимая гостевой стул подле двери. И вот эта тяжеленная дверь приоткрывается и в неё бочком протискивается Толкунов. Садится на соседний со мной стул: "Привет!". Сидим, демонстрируем присутствие. А меня так и подмывает - есть что сказать. Не выдерживаю и шепчу: "Лев Николаевич, как вам моя охрана?" Впереди меня сидел председатель КГБ Андропов, а чуть позади - министр МВД Щелоков. Судя по взгляду, которым меня одарил редактор, меня тут вообще не было. "Не сердись, милок - думаю, - я же тебя честно предупреждал, когда ты меня на работу брал: ко мне у тебя всегда будут вопросы".
Не могу сказать, что Графов прослыл каким-то хулиганом в отечественной журналистике - ему воспитание не позволяет писать и поступать по жизни, как тот же Александр Минкин, хотя оба они в разное время работали в "Московском комсомольце". Но Эдуарда Григорьевича всегда побаивались власть предержащие и особенно отечественные звезды. За его острый язык. Скажет, как припечатает, а уж напишет - точно гвоздем пришпандорит.
Заметил я однажды нашему общему приятелю Володе Назарову о том, что манера письма Графова мне очень напоминает чеховскую манеру. Володя, естественно, передал мои слова писателю. Тот коротко обронил: "Михаил Александрович так высоко оценивает Эдуарда Григорьевича потому, что он очень мало читал Антона Павловича".
Тот же Толкунов однажды признался: "Вот вы черт-те что позволяете себе писать. А в тюрьму за вас пойду я". На что тут же получил от Графова "фирменно задушевное признание" - за ним никогда не заржавеет: «Неужели вы думаете, что в такую трудную минут я вас брошу? Я же вам буду передачи носить».
Знаете, читатель, я отлично понимаю Прудкина Марка Исааковича, Папанова Анатолия Дмитриевича и Плятта Ростислава Яновича, которые искренне и сердечно дружили с Графовым Эдуардом Григорьевичем. Для всякого умного талантливого человека нет и не может быть большего счастья, чем общение с себе подобным. Но все же самые тесные дружеские отношения у моего героя были с выдающимся отечественным поэтом Давидом Самойловичем Самойловым.
Тут я вновь вынужден цитировать Графова, поскольку пересказывать его мне лично и не по чину, и не получится. Да и вас, читатель не хочется лишать удовольствия от рассуждений человека, который "умеет сказать":
- Ну что вам сразу сказать о Самойлове? Обожал бражничать с хорошими людьми, подписывал письма в защиту гонимых, прошел фронт в окопных хлябях. В общем-то, анкетные данные. А на самом деле Давид был удивительной личностью. Я его близко знал лет тридцать - дружили семьями. Во всяком случае, в моей жизни это был самый блистательный, самый мудрый человек. Не сочтите реверансом по случаю.
У Давида был сугубо самойловский юмор. Краткий и завершенный как сонет. С подобной сдержанной иронией мне приходилось встречаться только в легендах об Анне Ахматовой и Арсении Тарковском. Кстати, с восторженных слов Давида. Собственно, остроумие есть оттачивание мысли. Было бы, правда, чего оттачивать. У Давида было. Как-то он усмехнулся: "Не отчаивайся, мы вовсе не произошли от обезьян. Мы просто многому у них научились".
Если Михаил Светлов утверждал, что дружба - понятие круглосуточное, то для Графова наши приятельские отношения - материя тоже временными рамками не ограниченная. Звоню ему поздно вечером. Извиняется: "Мишенька, я сегодня собеседник никудышный. Очень сильно надрался". Для меня, мягко говоря, человека далеко не трезвенника, это самая уважаемая причина, объясняющая все многообразие жизни, и я кратко желаю ему спокойной ночи. Поговорим завтра. А разговор с Графовым, доложу вам,- наслаждение, прелесть, которые я словами все равно передать не смогу. Особенно я любил сидеть с ним за столом и не спеша, по маленькой рюмочке вкушать какую-нибудь "огненную воду". Так бы вечерами напролет и сидел, раскрыв рот перед Графовым. Правда, давно уже наши обе Сивки укатали крутые горки. Ну что вы хотите: ему 89. Да и я – не юноша…
Для нас с Эдуардом Григорьевичем существует такое неписаное правило: позвонил – сообщи новый анекдот. Ну, я, значит, предлагаю ему прочитать слово потенция наоборот. Получается: яиц нет - оп! Смешно, не правда ли? А он, подумав, говорит мне: «А знаете, Миша, от импотенции еще никто на свете не умер, - и после паузы: - Правда, никто еще и не родился». Спрашиваю его не очень, мол, вас задерживаю своими разговорами? «Да мне вообще-то,- говорит,- Путин обещался позвонить». Включаюсь: что же, мол, вы меня сразу не предупредили, я бы не растекался мыслью по древу. Да ну его, заключает, сколько можно с ним разговаривать. Лучше с вами попиз…еть.
В газете «Московская правда» Э.Графов работал заместителем заведующего отдела науки. А что – нефтяной институт закончил. Когда ушел – отдел остался «на графских развалинах».
Прочитал Графов мою книжку о Якубовиче. Звонит и говорит, что с удивлением обнаружил: его там очень много. Чудак человек. Да если бы я мог, если бы мне жизнь и быт позволяли, я бы ходил за такими людьми, как Графов, - по пятам ходил и собирал бы о них книги.
- Да, чуть не забыл, - спохватывается Графов к концу нашего затянувшегося разговора о моей книжке, - но фраза: "Выпьем за то, благодаря чему, мы ни смотря, ни на что!" принадлежит не Юрию Никулину, как вы пишете, а Зиновию Паперному. Я знаю, Мишенька, это достоверно, поскольку мне первому Зяма её и зачитал, еще дай Бог памяти в одна тысяча девятьсот страшно подумать в каком году. Чудный был человек Зяма. Вы тоже молодец. Мне ей-богу приятно общаться с вами. Звоните.
Сегодня звоню ему, поздравляю. Голос бодрый, ум светлый. Говорю, что подниму сегодня за вас рюмку. «ЗавЫдовать будЭм»,- отвечает по-сталински. А одну из своих многочисленных книг подписал мне: "Дорогой Михаил! Все будет так, как должно быть. Даже если будет иначе. ХХ1 век. Э".
Э. – с днём рождения!
Михаил Захарчук.